Форумы-->Творчество-->
| Автор | Лесс Таллер - выродок |
|---|
Пролог
Удивительные все-таки эти кароллийские стекла: набухающие багрянцем лучи раскаленного солнца, нависшего над склонами Бетамского кряжа, добивают опаленный, одуревший от жары город, а по эту сторону окна – прохлада. Непостижимым образом хрупкая прозрачная гладь, свободно пропуская свет, сдерживает зной. Если приложить ладонь – поверхность стекла ледяная, словно выстуженная морозом. Интересно, так ли уж кривят душой речистые торговцы, рассказывая на каждом углу истории о происхождении своего товара? Будто высоко-высоко, на ослепительно белых вершинах Кароллийских гор, обитают Снежные драконы. Раз в тридцать лет слетаются они к подножью для продолжения рода. На три дня окрестности превращаются в арену жестоких брачных битв. Затем являются люди и развязывают меж собой схватки – еще более жестокие и кровавые – за сброшенные драконами гребневые пластины. Секрет изготовления чудесных стекол из пластин тех ведом немногим семействам ремесленников. Хранят они тайну ревностно, потому дома их – неприступные крепости. На рынках Империи, да и далеко за её пределами, за кароллийские стекла дают немалую цену. И не тусклым серебром – золотом! Не в каждом дворце оплывающих от жира аристократов встретишь подобную диковину. А вот для обожаемой единственной дочурки – юной леди Агаты – сиятельный родитель не поскупился! Ах, да… леди Агата, огонь души моей, несорванный цветок…
Я отвернулся от окна. Да вот же она: лежит на кровати поверх покрывала изумительной красоты из тончайшего хорезского шелка. В черных, цвета воронова крыла, растрепанных волосах запутались небесно-голубые лепестки иллозийских роз. Лежит личиком вниз, неестественно вывернув свои худенькие ручки. На узенькой спине парой островков проступают сквозь изумрудный атлас платья острые лопатки. Меж тенетами ослабленной шнуровки призывно белеет безукоризненная кожа. Леди Агата неподвижна, и я бы весьма удивился, случись ей пошевелиться: верный удар узкого четырехгранного клинка скаморского стилета под затылочную кость, снизу вверх… бедняжка умерла раньше, чем успела испугаться. Быстрая смерть без страданий – все, чем я мог отблагодарить покойную за недолгие пылкие поцелуи, страстные объятья. К тому же её агония, ровно, как и предсмертные хрипы, мне были ни к чему: телохранителям, сально перемигивающимся сейчас за дверью опочивальни, следовало появиться на «сцене» не раньше, чем я уберусь отсюда. | Я извлек из рукава расшитый незатейливым узором кружевной платочек – подарок бедной Агаты – отер кровь с клинка. Стороннему наблюдателю я бы сейчас, наверное, показался чудовищем. Будто мне и в самом деле глубоко наплевать на ту, чьей страсти я добивался упоительно долгий месяц всеми мыслимыми способами.
Родовитые обитательницы Верхней Затужи, изнывающие в роскошных дворцах от безделья, частенько искали утешение в грехе. В поисках плотских утех аристократки порой забредали весьма далеко от дома, гораздо дальше, чем могли вообразить себе их почтенные отцы и супруги. Агата не была исключением, однако одной страсти ей оказалось мало. Там, где иной скучающей даме хватило бы мимолетной встречи на провонявшем конским навозом и помоями заднем дворе захудалой харчевни, Агата искала чувства. Мне пришлось изрядно попотеть, сживаясь с образом пылкого влюбленного. Бессонные ночи в саду под окнами дворца сиятельного родителя. Мимолетные встречи в храме Святого Клария: томные взгляды, легкие, будто случайные, касания рук. Исполненные нежности письма, что доставляли ее подруги, самозабвенно играющие роль нарочных в романтической переписке… девочка выжала всё, что отвечало ее нехитрым представлениям о любви, прежде чем подпустить меня ближе. Эта ночь должна была стать для нас первой…
И после всего этого кто-то осмелится сказать, что мне наплевать!? А, впрочем, он будет прав… мне и в самом деле… наплевать. | Глава 1
Багровый, растерявший лучи солнечный диск, проваливался за Бетамский кряж, яростно заливая поросший густым лесом холм кровавым. С востока наползала ночь, зажигая на темнеющем небе первые звезды.
Я почувствовал приближение боли и тихо выругался. По моим подсчетам снадобье должно было прекратить свое действие – по завершении работы – в моей берлоге, что в Сонном переулке, или, на худой конец, в комнатах «Озорного вдовца», но уж никак не в опочивальне безвременно усопшей леди Агаты. Все ингредиенты я смешивал сам, в необходимых пропорциях… разве что опия добавил больше, чем следовало: легче переносить боль при трансформации. Вероятно, это и повлияло на длительность действия. Скверно. Очень скверно. Если громилы за дверью не получат в ближайшее время вожделенных страстных стонов… одной мысли на двоих в их чугунных башках, хватит, чтобы возникли ненужные вопросы. И получить ответы они пожелают незамедлительно. Впрочем, строгий приказ леди Агаты оставить ее в покое и не заходить в опочивальню ни под каким предлогом, выигрывал мне некоторое время, правда, совсем немного: платил телохранителям все-таки любящий отец. Неистовый романтизм бедной девочки тоже пришелся мне на руку: месяц до самого главного… с такой-то выдержкой, вряд ли Агата имела обыкновение отдаваться без продолжительных прелюдий. Растягивала удовольствие. Телохранители не могли не знать об этой её вычуре – кто же лучше слуг осведомлен о тайной жизни хозяев – будут ждать.
Я опустился на колени, скомкал угол ниспадающего с кровати покрывала и запихнул импровизированный кляп себе в рот. Крепко сжал зубами податливый шелковый комок. Съежился, обхватив плечи скрещенными на груди руками. Потом пришла боль.
С неспешностью палача, обожающего свое ремесло, она принялась за работу. Деловито вогнала под кожу щербатые крючья и растянула их в стороны. Полоснула отточенными лезвиями по мышцам и сухожилиям. Раскаленными клещами старательно выкрутила суставы. Железными тисками сдавила виски и продолжала затягивать пластины, вращая незримый винт, пока череп не дал трещину. Тогда она взяла кипящее масло и аккуратно наполнила им мою голову. Сквозь ослепительную боль я почувствовал как осколки лицевых костей, утратив опору, сдвинулись со своих мест, перемешались…
Первое, что я увидел, очнувшись, была зеленая туфелька Агаты. Маленькая, атласная, с широкими голубыми лентами. Упавшая с ноги хозяйки, сейчас она казалась мне одиноким безмятежным островком среди безбрежной серости напольных гранитных плит. Я вытащил насквозь пропитанный слюной комок покрывала изо рта, вдохнул полной грудью. Провел рукой по лицу, отирая липкий теплый пот. Пот? Я посмотрел на ладонь вымазанную кровью. Сколько продолжалась боль? Дверь в опочивальню оставалась закрытой: если телохранители и расслышали что-то – списали это на искушенность юной прелестницы в любовных утехах. | Опираясь о кровать, я поднялся. Под рукой неожиданно оказался платок, выпачканный кровью леди Агаты. Я отер им свое лицо, мало беспокоясь о тщательности: время помыться еще представится, сейчас не об этом нужно думать. И все же, как иронична порою судьба: кровь сиятельной жертвы и моя собственная на одном лоскутке накрахмаленной, благоухающей, расшитой узорами ткани. Вот и породнился… с высокородными. Я усмехнулся, швырнув платок на труп. Солнце почти пропало за холмом, но все еще боролось, из последних сил цепляясь за верхушки деревьев. Без сознания я провалялся недолго. Удача благоволила ко мне – не стоило понапрасну злоупотреблять ее расположением. Уходить следовало быстро и с удвоенной осторожностью: так некстати закончившееся действие снадобья возвратило мне мое настоящее лицо. О платке леди Агаты можно было не беспокоиться. Взять мой след по крови маги храма Полуночной Зари не смогут: этот способ против меня и мне подобных бесполезен.
Я осторожно раскрыл окно, впустив в комнату легкий ветерок. Он принес удушливый зной и тихий унылый звон, вероятно, с колокольни старой церкви в нижней Затуже. Службы там проходили много позже, чем в богатых храмах верхнего города: безродная чернь, обремененная заботами о хлебе насущном, могла позволить себе очищение грехов лишь после окончания суетного дня. Впрочем, похвастаться числом избавленных от посмертных мук святая церковь не могла ни в одной части города: преобладающее большинство жителей имело свое представление о спасении души. И проводились обряды исправно, в заведениях мало похожих на храмы, под гулкий стук кружек о столы, сальный хохот, веселые перебранки, женский визг и скабрезные куплеты заезжих музыкантов.
Солнце сгинуло за холмом. От центральной площади, вероятно, уже начали свое неторопливое шествие по узким извилистым улочкам верхнего города фонарщики. Внизу, по каменным плитам внутреннего двора, прогрохотала сапогами стража. Теперь пора. Дальше медлить опасно. Я глубоко вдохнул и выскользнул из окна. Сгруппировавшись в полете, приземлился на четыре точки: правая нога отставлена в сторону, основной упор на носок левой и обе руки. Поднялся, ни секунды не задерживаясь, стремительно и бесшумно пересек мощеную камнем дорожку, небольшой цветник из роз и лилий. Впереди сплошной стеной темнела довольно высокая живая изгородь сада. Вход располагался много правее, однако там уже зажгли фонари, впрочем, мне он был и не нужен. Оттолкнувшись от земли, я легко перемахнул через изгородь. Приземлившись, замер прислушиваясь. Успел вовремя: со стороны главных ворот, тихо переругиваясь, брели слуги. Спустя некоторое время, сквозь густую листву живой ограды пробились отблески зажженного фонаря. | По саду я передвигался быстро: запомнил хитросплетение его тропок еще в первое свое посещение дворца. Проскользнув меж невысокими стройными деревцами и обогнув небольшой высохший фонтан, я оказался возле просторной беседки, увитой диким виноградом. Неожиданный яркий свет на мгновение ослепил меня.
– Что-то вы ранехонько нынче, сударь. – С фонарного столба по приставленной лесенке, кряхтя, спустился садовник. Я знал его: скучные часы моего «любовного томления» в ожидании леди Агаты он частенько скрашивал своей старческой болтовней. Сердечные дела хозяйки его не волновали, а вот слушатели из влюбленных получались благодарные. Славный старик.
– Что, чудит юная леди? Ничего, сударь, это у неё возраст такой. Мне вот помнится… – Садовник осекся, приглядываясь ко мне. Мою одежду и фигуру он без сомнения узнал, вот только лицо ему было теперь незнакомо. – Да что же у вас с лицом, сударь? Будто и не вы вовсе.
Славный старик. Хорошие истории у тебя, смешные и добрые, но... ты видел мое лицо.
Со стороны движение разглядеть было невозможно. Вот я стою в двух шагах от удивленного садовника, а вот я его бережно укладываю на траву, и рука моя крепко сжимает стилет, по крестовину погруженный в глазницу старика. Он – как и Агата – не успел даже испугаться. Прятать труп смысла не было: совсем скоро начнется переполох. Оставив тело садовника под фонарем, я быстро преодолел расстояние до высокой дворцовой стены. В считанные мгновения взлетел на самый край и перевалился на другую сторону. Улица была темна, но победное шествие фонарщиков скоро доберется и сюда. Словно в подтверждении этого, недалеко вспыхнул фонарь, еще один… | Глава 2
Узкая мощеная булыжником улица, стиснутая высокими оградами господских домов, вывела меня к темной громадине церкви святого Клария. Именно здесь, в часы полуденных и вечерних служб для знатных прихожан, Агата назначала мне робкие свидания. Именно здесь, под монотонный гундеж «его святейшества», я был обязан «пожирать» ее фигуру и скрытое для пущей таинственности вуалью лицо взглядом полным страсти и вожделения. Интересно, после всего того, что я о ней слышал, из чего эта маленькая похотливая тварь умела создавать столь романтический флер? Из каких таких потаенных уголков ее насквозь извращенного сознания черпала она вдохновение? Вероятно, антураж для нее был так же необходим как для курильщика опия вожделенная трубка, набитая зельем. Без этого леди Агата просто-напросто не могла получить удовлетворения. Отец, понятно, причудам горячо любимой дочери не препятствовал. Зачем? У него и самого имелась «причуда» в некотором роде. Маловероятно, что Агата догадывалась, куда после единственной сладострастной ночи исчезал ее очередной кавалер. А если и догадывалась, то в благодарность на отцовское невмешательство в свою личную жизнь, потворствовала и его «маленьким шалостям».
Обезображенные до неузнаваемости, оскопленные трупы молодых парней, на протяжении длительного времени вылавливали золотари в сточных канавах нижнего города. Жуткое дело даже для видавших виды трущоб Затужи. Ветерок молвы трепал досужие языки, порождая догадки одну страшнее другой. Двух «ведьм» и с пяток «оборотней» скорый на расправу магистрат приговорил к сожжению на кострах по тому делу, однако убийств это не остановило. Да и куда там, если след тянулся к самому верхнему городу.
Господская Затужа лишь на первый взгляд кажется степенной и благополучной, на самом же деле гнилья здесь едва ли не больше, чем в трущобах. И знали, ой, знали благородные соседушки, что, завернутое в холстину, вывозила иной ночью из хозяйских ворот дворца графа Стржеле – советника самого сиятельного герцога Ла Вилье – двухколесная телега, влачимая испуганно упирающейся кобылкой. Видели, как пара цепных псов графа – телохранители леди Агаты – деловито тянули лошадку в сторону нижней Затужи, а потом возвращались, и пустая телега грохотала по булыжной мостовой. Знали, видели и… молчали. | Церковные ворота на ночь не запирались: кто же в здравом уме посягнет на обитель самого святого Клария? Я бесшумно проскользнул в храмовый сад. Фонарей здесь не водилось и меня это вполне устраивало: скаморам темнота – не помеха. За могучими – в два обхвата – стволами высоких раскидистых буковых деревьев, на проплешине поляны находился небольшой, облицованный белоснежным мрамором, бассейн. Вкруг него безмолвными стражами белели скульптуры святых мучеников. Статуя самого Клария, попирающего босой ногой отрубленную голову Дракона Хаоса, в половину возвышалась над всеми остальными изваяниями. Едва слышимо журчал ручеек, стекая из раскрытой драконовой пасти в бассейн. От прогретой за день воды тянуло тиной. За статуей Клария я опустился на колени, подцепил пальцами кусок подрезанного дерна и отложил его в сторону. Клинком стилета расшатал и убрал обнаружившиеся под ним доски. Извлек из тайника дерюжный мешок, развязал туго стянутые тесемки. Мешок я приготовил заблаговременно, уложив в него менее приметную сменную одежду: за себя я не беспокоился, но вот выследить возможную кровь Агаты и садовника на моей одежде для «полуночников» труда не составит. К тому же показываться в нижнем городе в дорогом платье не стоило. Быстро переоделся. Послужившее одеяние бросил тут же: тайник мне больше ни к чему. В памяти всплыло кислое выражение лица Руги, с которым он протягивал мне деньги на портного. Я усмехнулся, выудив из кармана флакон, зубами сорвал сургуч и щедро разбрызгал содержимое вокруг брошенного наряда. Это отшибет нюх ищейкам «полуночников» – в последнее время кудесники что-то стали меньше доверять магии. Осталось лишь отмыть лицо от засохшей крови…
Инстинкт среагировал быстрее, чем мозг. В гигантском прыжке ноги отнесли меня от статуи. Прокатившись по траве, я притаился за буковым стволом. Со стороны ворот по узкой тропинке, друг за другом, к бассейну шагали четверо. Все вооружены мечами в ножнах, в руках перевитые ремнями палки, у замыкающего переброшенный за спину арбалет. Первый нес факел, освещая дорогу – не нужно было особо напрягаться, чтобы разглядеть на его куртке герб Затужи. Итак, дозор городской стражи появился там, где ему быть совсем не полагалось: улочка, по которой я спускался, равно как и церковный сад, ночному патрулированию не подлежали. До этих пор. Интересно, что заставило доблестных стражников изменить предписанному маршруту? Не за отпущением же грехов они явились сюда. Уйти я мог в любой момент, однако стоило остаться и послушать их болтовню: порой трепотня невоздержанных на язык стражников могла оказаться полезной. | – Кажись тут. – Стражник остановился и поднял факел.
– Ну, и за каким шаловливым на руку бесом нас сюда запичкали? – Недовольно проворчал кто-то из подоспевшей троицы.
– Велено так, а ты знай выполняй. – Тот, что с факелом, был явно за старшего.
– Велели бабе на коленки стать. – Не остался в долгу недовольный.
– И всяко-то тебе, чирей, неймется! – «Старший» безо всякого почтения впихнул факел меж сложенных в молитве каменных рук какого-то святого. – То ли сапоги стаптывать по улицам, то ли тут седалище травкой тешить! Разницу-то чуешь, горлопан? Ты капитану спасибо скажи, что нас сюда отрядил. Вон и Угрюм со своими тянулся, а все одно нам привалило.
– Греб я от милости капитанской седьмой заводью! Как по мне – по улицам всяко веселее, вот хоть к Петке заворотил бы, пропустил кружечку да оходил ее хорошенько! А тут чего? С тобой, что ли миловаться, ваша светлость?
– А руки-то тебе для чего дадены? – «Старший» отцепил от пояса еще один факел и запалил его. – Вот и любись на здоровьишко.
Двое было загоготали, но «недовольный» резко обернулся на них и смех заглох.
– А вы чего, молодь, встали рты раззявили? – Прикрикнул на двоих и «старший» – Факелы вынай да запаливай.
«Молодь» побросала палки и стала живо отцеплять факелы от поясов.
– И приказ какой-то чудной: больше света и не хорониться. – Пробурчал «недовольный», подходя к бассейну. К тихому говорку ручейка из драконовой пасти добавилось веселое дробное журчание.
– Ты, чего же это творишь, дурья башка! – «Старший» пристроив факел меж ног скульптуры мученика опоясанного змеей, обернулся к «недовольному». – Ох, допрыгаесся ты, Владмир, ох, доскачесся! Прижжет «его святейшество» железякой каленной хозяйство твое беспутное!
– Чихать хотел и на меня, и на тебя, и вон на них «его святейшество» с главной колокольни храма своего. – Владмир мотнул головой на «молодь», натягивая штаны. – Ты вот мне ответь, Гимля, мы с тобой в сиургскую кампанию за Клария милостивого свою кровь проливали? Проливали. В Вильнскую осаду крыс жрали? Жрали. Когда по Леике вверх драпали, в мозоли кровавые о весла руки стирали? Поносом палубу пачкали? Так. А зрел ли ты, рядом с нами хотя бы одно святейшее гузно? Молчишь. Нет, дружище Гимля, право ссать, где нам вздумается, мы выслужили. Да и до Затужи нас тогда мало-мало добралось, авось не зассым вотчины «его святейшества»!
– Ну, раскудахтался. Будет. – Гимля примкнул поданный «молодым» факел к третьей статуе. – Милость господ для солдата, что водица на песке: вроде, была, ан глядишь, и нету. Ты язык-то шибко не распускай – неровен час и не вспомнют о подвигах твоих доблестных. Подавай факел, Тюря, чего обмер? Велено нам не хорониться – не будем. Вынимай кости, Владмир, отыграться попробую.
Используя могучие буковые стволы как укрытие, я бесшумно достиг ограды и по ней быстро добрался до ворот. Немного беспокоил лишь дозор стражи, так неожиданно появившийся в храмовом саду, но об этом можно подумать и позже. | Гут))))
Мне нравится))) | | А дальше? :) | для praduschko:
Очень мастерски написано! Читаешь - затягивает! С нетерпением жду продолжение :) | Здорово!
Прочитала на одном дыхании. Проглотила, просто)))
А дальше? :) | Ух, ты ж ведь... читатели))
Всем спасибо, друзья!
Глава 3
До Товарного моста оставалось рукой подать: еще на площади генерала Густава я ощутил зловонное «дыхание» Гнызы.
Много раньше, когда достославная Затужа еще только была убогой факторией на землях сиургов, Гныза – левый приток Леики – играла куда более значимую роль, нежели сейчас. Слишком мелкая для крупных судов, она все же позволяла перевозить из королевства товары и материалы для строительства на плоскодонных стругах. Для развивающейся фактории это было несомненным подспорьем. Потом на Леике выстроили порт, и надобность в Гнызе отпала. Затужа жирела на морских купеческих судах, что шли с Окраинного моря вверх по Леике, словно вильнийская пеструха на соевом жмыхе. Город разросся, часть его перевалила на левобережье Гнызы, туда, где поначалу располагался лишь хорошо укрепленный форт с казармами и домом коменданта фактории. Поближе к комендантскому кулаку предпочитали селиться все больше люди зажиточные: торговцы, чиновники, отряженные королем, духовенство. Так Гныза приобрела статус негласной границы между богатым верхним городом и нижними трущобами. Впрочем, оба города относились к пределу без должного почтения: сливали в реку нечистоты, сваливали мусор, потому-то и смердела «граница» так, что и незрячий мог без труда определить ее местонахождение.
Путь я рассчитал верно: вышел к Гнызе ниже Товарного моста. Отсюда был хорошо виден костер, рдеющий на подходной насыпи, и рассевшийся вокруг него дозор стражи. Время от времени округа оглашалась их перебранками и дружным хохотом. Я спустился к реке и второй раз за сегодня крепко выругался: любопытство, явленное к досужей болтовне стражников в храмовом саду, обернулось против меня. Из темной воды, словно пеньки гнилых зубов, торчали сваи старого причала. Там, в глубине этой зловонной пасти, под одним из немногих сохранившихся настилов, я привязал лодку: с берега за частоколом бревен приметить ее было сложно, однако добраться до нее, не замочив штанов, труда бы не составило. Теперь же прилив поднял воду, и мне предстояло изрядно вывозиться в теплой вонючей жиже из тины, дохлой рыбы и мусора, вяло колышущейся у берега. | Впрочем, долго рассуждать и не пришлось: слева, в мою сторону, неспешно шагал по берегу ощетинившийся факелами патруль. От горластой братии у костра отделилось несколько стражников и отправилось им навстречу. Я вошел в воду. Дно здесь довольно ощутимо уходило вниз, и очень скоро теплая жижа уже плескалась у груди. Ступал осторожно: поскользнуться на илистых камнях и окунуться в смрадную «похлебку» с головой – удовольствие спорное. За сваями я остановился, но не от охоты растянуть «наслаждение» – веселый окрик стражника раздался совсем близко.
– А ну, стой, холера перехожая, кто таковские!
– Топай козе в трещину, ваша милость! – Донеслось издалека.
– Дык до тебя еще добраться надоть! – Быстро нашелся остряк. Стражники весело заржали.
Стараясь не шуметь, я забрался в небольшую узкую лодку и перерезал веревку. Аккуратно орудуя веслом, без труда провел ее меж торчащих свай и направил к противоположному берегу. Стилет выбросил в воду где-то на середине реки. Скаморское оружие невозможно отследить по крови, но невинная кровь на клинке – паршивая примета для скамора. Я хорошо знаю, о чем говорю – я лишил жизни многих. Могло статься, к одним я приходил вслед за черным котом, деловито перебежавшим им дорогу, а к другим являлся под унылый вой приблудного пса. Я – убийца по найму… у меня нет причин не верить приметам.
Противоположный берег тонул во влажной, липкой тьме: фонарей в нижнем городе обреталось меньше, чем здоровых зубов во рту шелудивого нищего. Потягаться с фонарями в редкости мог разве что патруль доблестной затужской стражи. Камни царапнули днище лодки. Я отложил весло и шагнул за борт. Под сапогами чавкнула все та же отвратительная жижа. Зловонное дерьмо – пожалуй, единственное, что роднило оба города. Оттолкнув лодку от берега и вверив ее дальнейшую судьбу случаю, я углубился в лабиринт улочек нижней Затужи. В отличие от ярко освещенных полумертвых улиц верхнего города, здесь, за непроницаемой ширмой мрака, бурлила жизнь. Чьи-то сиплые пропитые голоса старательно выводили сальные куплеты, поминутно срываясь на хриплый хохот. Скрипнула дверь, что-то с глухим хлопком разлетелось вдребезги, и женский визг резанул слух:
– Вот и вали к своей бляди, кобель лоскутный, а сюда дорогу забудь! И гроши мне твои без надобности!
Дверь с треском захлопнулась. Невидимая шавка зашлась истеричным лаем. В пяти шагах впереди кто-то грузно перевалился через забор, сорвался и полетел в пыль. Резво поднялся, осыпая «чертовых ревнивых сук» витиеватой площадной бранью и, прихрамывая, скрылся в переулке. Из-за груды разбитого камня и старой гнилой дранки доносились протяжные хрипы: то ли шлюха отрабатывала нелегкий хлеб, то ли кому-то перерезали горло – ни то ни другое меня не касалось. | К «Веселому вдовцу» я подошел со стороны заднего двора. Не стоило смущать «светское общество» не подобающим случаю запахом, даже если от доброй половины посетителей харчевни разило точно так же. На мое счастье двор оказался пустынным – терять время из-за какой-нибудь жадно совокупляющейся парочки в мои планы не входило. Под навесом у коновязи тоже было пусто, но это-то меня как раз и не удивило. В город путешественники попадали в основном по Леике или, реже, на своих двоих. У таких обычно хватало духу погружаться в хитросплетения мрачных тесных улочек нижней Затужи. Те же, которые путешествовали на лошадях, предпочитали останавливаться подальше от пугающего лабиринта – в харчевнях на окраине или, если позволял кошелек, в благопристойных заведениях верхнего города.
Одним махом я вскарабкался на навес – доски едва скрипнули подо мной. Прыгнул на выпирающую балку, легко подтянулся и через мгновение уже влезал в раскрытое освещенное окно второго этажа.
– Твою ж мать, Лесс! – Руги проворно накрыл полотняным засаленным рушником стол и поднялся мне на встречу. Не достаточно быстро: я успел разглядеть в неровном свете каганца тусклый блеск золотых кругляшей. – Точно к целке на свидание! Может, через дверь как-нибудь попробуешь, для разнообразия!?
Руги – мой окиун. Единственный, кто имеет счастье лицезреть мое настоящее лицо, знать, кем я являюсь на самом деле и оставаться при этом живым. Скаморы никогда не ведут дел напрямую с заказчиком. Мы лишь выполняем поручения – для прочей мороки имеются такие вот Руги. Я слышал, что в Карадже – вотчине скаморов – старейшины воспитывают их едва ли с не меньшим тщанием, чем самих убийц, но по мне, так это пустой треп. Пара довольно сложных ритуалов – «Печать молчания» да «Истекающая память» – из любого пройдохи сделают достойного окиуна. Я припомнил свою «куклу» и мотнул головой, отгоняя видение: нет, не хотелось верить, что прижимистый весельчак и бабник Руги – всего лишь плод более изощренного колдовства, «кукла» искусного скаморского чародея-мозголома. | | тема закрыта by praduschko (2011-07-06 19:49:26) |
|---|
К списку тем
|
