Лепесток Тьмы и Звезда Света
В глухом лесу, где корни деревьев пили мрак из почвы, а воздух пах старой кровью и мхом, жил Некромант по имени Альдред. Он не помнил, как стал тенью. Помнил лишь, что когда-то его сердце билось в такт с миром, а руки лечили, а не разрывали плоть. Теперь его замком были руины склепа, его свитой — шепчущие черепа, его музой — вечная тишина смерти.
Однажды, когда Альдред собирал ночные травы, что росли лишь при свете ущербной луны, он услышал пение. Оно было похоже на звон хрустальных колокольчиков и журчание родника. За древним дубом, на поляне, освещенной серебристым светом собственных крыльев, стояла она — Элиана, принцесса Лунных Эльфов. Её волосы цвета лунной пыли струились по плечам, а в глазах светились целые галактики. Она потеряла путь, увлеченная погоней за светлячком-проводником.
— Ты пахнешь тленом и одиночеством, — сказала она, увидев его, но не отпрянула. В её голосе не было страха, лишь печаль и любопытство.
— А ты пахнешь жизнью, которая мне больше не принадлежит, — проскрипел Альдред, пряча иссохшие руки в складки плаща. — Уходи. Здесь для тебя нет ничего, кроме смерти.
Но Элиана не ушла. Она возвращалась. Сначала принесла ему горсть диких ягод, которые не мог есть. Потом спела песню о первом рассвете. Её голос не оживлял мертвых, но заставляла шевелить ветвями древние ивы и смолкать вой духов в чаще.
— Зачем? — спросил он однажды, глядя, как она поливает у его порога чертополох, превращавшийся под её пальцами в нежные серебряные цветы. — Я — твоя противоположность. Тьма твоему свету.
— Даже самой черной ночи нужна одна звезда, чтобы не сойти с ума, — ответила она. — А самой яркой звезде нужна тьма, чтобы её заметили.
Альдред начал ждать её. Он перестал собирать кости и стал собирать редкие лишайники, которые, как он вспомнил, любили эльфы. Однажды он показал ей не разложение, а сохранение — хрупкую бабочку, умершую век назад и застывшую в капле янтаря, как в слезе времени.
— Смерть — не конец, — прошептал он. — Она тоже часть цикла. Как опавший лист, который становится почвой для нового ростка.
Элиана увидела не монстра, а хранителя. Стража на границе двух миров, который несет своё бремя, чтобы живым не пришлось смотреть в лицо вечному мраку.
Но лес не простил такого союза. Тени зашептали королю эльфов. И однажды на поляну явился отряд стражей в сияющих доспехах, ведомый братом Элианы.
— Он осквернил тебя своей тьмой! — кричал принц, натягивая тетиву лука из живого дерева.
— Нет! — встала между ними Элиана, и её крылья вспыхнули, как щит. — Он показал мне, что у тьмы есть глубина, а у света — тень. Что целое состоит из обоих.
— Он — некромант! Его искусство — в осквернении жизни!
— Его искусство — в уважении к тому, что ушло! — парировала она. И, обернувшись к Альдреду, чьи глаза впервые за столетия наполнились не магией, а человеческой болью, сказала: — Покажи им. Покажи то, что показал мне.
И Альдред, ломая все законы своей чёрной школы, сделал нечто невозможное. Он не призвал скелетов и не наслал чуму. Он мягко коснулся посохом земли у ног стражи. Из почвы проросли не кости, а призрачные, сияющие цветы — воспоминания о жизни, которая была здесь когда-то. Души опавших листьев, умерших естественной смертью зверей, увядших столетия назад трав. Это было не кощунство, а элегия. Память мира, сохраненная в тишине.
Лук в руках принца дрогнул. Он увидел не мерзость, а печаль. Музей утрат, который никто не хотел посещать.
Стражи ушли, унося с собой не пленника, а новую истину. А на поляне остались двое.
— Я не могу войти в твой светлый мир, — сказал Альдред, его голос всё ещё похожий на скрип старого дерева, но уже без горечи.
— А я не могу жить в твоей вечной ночи, — ответила Элиана, касаясь его щеки. Холодная кожа под её пальцами чуть согрелась.
И они нашли третий путь. На границе леса живых и долины забвения вырос Сад Памяти. Элиана сажала семена эльфийских деревьев, чей свет прогонял зловещих духов, а Альдред ухаживал за ними, используя своё знание циклов земли, чтобы они росли сильными. Он учил деревья не бояться зимы, ибо она — лишь сон перед пробуждением.
Он так и не стал светлым. Его руки по-прежнему могли вызывать нежить. Но теперь он вызывал лишь тени увядших цветов, чтобы они танцевали для Элианы под луной. Она же научила его смотреть не в бездну смерти, а на тихую красоту момента перед закатом — самого хрупкого и ценного, ибо он конечен.
Они не победили тьму и не погасили свет. Они сплели из них новую ткань бытия — где уважение к концу придает ценность началу, а надежда смягчает неизбежность. И иногда, в полнолуние, если забрести в самую глушь волшебного леса, можно увидеть, как призрачные орхидеи светятся в такт эльфийской песне, а тени вокруг танцуют грустный и прекрасный танец вечного прощания и тихой встречи. |
